На младших курсах при курсовых офицерах о буфетах запрещено было даже заикаться вслух, так как повсюду кипела азартная борьба со свободным временем. Выходные и праздничные дни также оставляли слабые шансы с ними сблизиться в условиях насаждаемых политико-воспитательных мероприятий, в которых поголовно участвовал весь курс. Отсюда редчайшим исключением по будням выбивалось наружу посещение буфетов после караула. Именно тогда от всех и всего получалось отмазаться невозмутимой оговоркой типа «только что сменился с поста», обладавшей повальной силой для пристающих. При этом смена после 19 часов могла значить только одно — ты сутки выстоял на Первом посту, а потому законно претендуешь на легкие поблажки. Следовательно, прочих караульных наряда, сменившихся утром, это не касалось.

Вокруг пылавшей буфетной темы иногда разворачивались драматические сюжеты. Поскольку она не переставала оставаться в своей навязчивости сверхнасущной, у курсантов вспыхивали немалые озабоченности, когда самые близкие и доверенные из преподавателей недоуменно восклицали: «Вы только что после сытного ужина, зачем вам чипок, неужели не доели?» Или: «Вас ждет вечером полноценный ужин, сам пробу вчера снимал дежурным, зачем его перебивать буфетом?»

Вырвавшись, те вопросы зависали в воздухе откровенно возмутительными и звучали натуральной издевкой, если не надругательством над здравым смыслом. В ответ лишь мечталось злобно чертыхнуться и выпалить легкими обидами: «Просто хочется, очень хочется, нет сил удержаться!» После думали, успокоившись: «Неужели живущие домашним уютом не понимают, что такое вольные и сладкие хлеба, которых при трезвом сознании не променять на казармах ни на что?» Буфет — не беспечная прихоть, даже не мелкая надобность. Он воплощение громадного мира прекрасной мечты с палитрой вкусов, где скрываешься от тисков казарменного однообразия. Конечно, в поисках собственного обновления. Душевного, прежде всего, не желудочного какого убогого и примитивного.

За такими мыслями, напряженно готовясь к караулу, часто утешали себя надеждами закончить его завтра в буфете. Если ничто не мешало, успевали даже перед разводом пошагово прокрутить в голове предпочтительное меню. А, отчитавшись через сутки за сданное оружие, уверенно шагали в психоделическом состоянии и с лунной походкой от усталости прямиком в офицерский буфет. Двигались туда в измятой за ночь парадке, при брюках, заправленных в сапоги, и с отличительным белым ремнем, с которого ни при каких обстоятельствах не думали снимать болтающийся штык-нож. В деле надежности страховки и гарантии воли идти неуклонно вперед ему родному и стальному отводилась особая роль. Не только почетная, но и официальная. Для многих встречных офицеров столь подчеркнутый служебный вид действовал предупреждающе, сбивая с толку всякий интерес к нарочитым придиркам. Коли шагает один и при оружии, значит, занят службой или отпущен законно на задание. Да и честь вроде отдал бойко, тогда все в порядке и по правилам, нечего его тормозить. Пусть себе дальше следует.

Чем ближе приближаешься к желанной цели, тем больше представляешь, как встречные уже наблюдали тебя сегодня на главном Первом посту в образе бравом и внушительном. Может, даже восторгались, видя, как ответно отдавал стойкой честь на посту. И теперь вышагиваешь, не крадучись, а гордо, с преимуществами законных послаблений, преподнесенных завершившимся без нарушений нарядом. В миноре угасающих остатков сил такая заметная прибавка мыслями ощутимо подбадривала, лишь укрепляя твердость конечных намерений. К тому же только что истекла самоподготовка и всюду слышны крики построений для ужина. Так что толкотни в буфете точно не предвидится. А такое редкое состояние почти неслыханное для столь популярной точки всеобщего почитания.

Уже на входе в зал манящая витрина с двумя суетливыми буфетчицами подкашивала ноги и кружила голову изобилием выбора. Наружу рвались почти неукротимые мысли — может, чем-то особеньким из соблазнительного себя побаловать? Взять и шикануть полным качеством или количеством по заслугам, чего прошлым разом себе не позволил. Но малодушным колебаниям тут же давался отпор, поскольку набор предпочтительного давно оформился, нарастив размаха бывалости по принципу «как всегда». К тому же он сразу состоялся подлинно «джентльменским», охватывая самое сбалансированное, изысканное, чувственное, на вкус смачное и на дух милейшее. Да и по деньгам свободно проходящее через лимиты бюджетов, которые вовсе не замечать курсанту разумному никак не подобает.

Если крепче припомнить, тот чайный комплект не раз выручал в крайних обстоятельствах. Обыкновенно грустных, отчаянных, серых, реже радостных, светлых и праздничных. Даже при деньгах в обрез, его не задумываясь выпаливали на кассе, чтобы затмить последней усладой лишение увольнения или грусть одиночества на казарме, отметить нежданно выпавшие состояния душевности, присылавшие усиленные успокоения лишь через возвышенные к себе радости. И кто вновь подумает о чревоугодиях, тот покроет себя тенью непонимания возвышенной курсантской натуры. Обжорство — не для курсанта, поскольку оно не просто высший, а недосягаемый порок.

Буфетчицы, познавшие толк в обездоленности ослабших парней, ухватив по глазам клубки бьющихся внутри желаний, без лишних слов принимались собирать заказ, пробивая чеки и принимая плату по одним лишь жестикуляциям. Скоро все приготовленное вырастало наяву, где ублажающему взору являлись восхитительным перечнем пара яичек божественных, отварных вкрутую и разрезанных четко пополам под столовой ложкой добротного майонеза. Рядом тройка толстенных сосисок под отварным паром с щекочущим ароматом телятины и несколько внушительных ломтей пышного пшеничного хлебушка. Отдельным восторгом ко всему добавлялись стакан густой сметаны граммов под двести с горкой подсыпанного сахара, граненый бокал приличного кофе из титана и суперсвежий на твороге сочник размером XXL. До столика все разом не донести, свободные подносы некстати отсутствовали на месте. Поэтому бегали в беспокойстве к столику и обратно, словно детишки, несущие бесценные леденцы да прянички, прижав лакомства к своей груди.

Но поедали обретенное уже с достоинством, разборчиво и с благодарностью. Лишь ускоряясь моментами из-за опаски встретить нежеланных гостей прямо на входе буфета, чье коварное вторжение не исключалось всякую секунду. Хотя чему они теперь могли помешать. Наказывать через час за сменой после караула — верх греховности, армия такого крайнего глумления не одобряет.

Пока запивали кофейком медленно пережевываемое, думали уже о другом, не менее важном и желанном. При таком умиротворяющем обилии за суточным воздержанием пресыщения сходу не добиться. Оно решительно подступит лишь по возвращении в казарму при виде застеленной кроватки, которую тут же пожелается обнять нежно после тяжкой разлуки. Поэтому сытое настроение еще следует донести до мест покоя, чтобы оно устоялось в пути.
Чтобы поставить точку, нет смысла и припоминать, что все пиршество по боярскому отличию стоило разовым чеком 1 рубль 60 копеек. При том, что на первом курсе курсант рядового звания получал денежным содержанием 8 рублей 30 копеек, на втором уже 10 рублей 80 копеек, а на третьем целых 15 рублей 80 копеек и так далее по возрастающей.

Много это или мало, все опять познается в добротных сравнениях. Килограмм приличной докторской колбасы в столичном гастрономе тянул в наше время на 2 рубля 80 копеек, хотя оставалась и прекрасная телячья за 3 рубля 40. Бутылка кефира пол-литра в стекле 30 копеек, из них 15 копеек возвращались при сдаче тары. Батон высшего сорта белого хлебушка или пол-литровый пакет натурального шестипроцентного молока 25 копеек. Большая тетрадь для конспектов А4 в клетку с 96 листами 48 копеек. Пачка элитных отечественных сигарет 40 копеек, а самых дешевых — 7−9 копеек. Получается, все сравнения следуют в пользу нашего выгодного времени.

Из малого сопоставления буфет выходил все же не слишком дешевым, на курсантском пособии особенно не разгуляешься. Но где-то поблизости слышалось чистое дыхание родных и близких, которые не позволяли пропасть брошенным чадам в постные времена. Да и меж собой было очень принято одалживаться до первой «получки» или просто угощать по-дружески, если твой собрат грустно поник воздержанием. Такая «столовая» взаимовыручка считалась нормой завоеванной естественности, на которую и внимания особого не обращали. Договаривались запросто, сегодня угощаю я, в следующий раз кормежка за тобой. И бери что хочешь, не обращая на меня внимания. Лишних слов при таком раскладе не требовалось. Искренность среди своих в трудную минуту не бесполезная погремушка, а колокол звучного доверия и суть дружеской привязанности.